Неточные совпадения
Но господа средней руки, что
на одной станции потребуют ветчины,
на другой поросенка,
на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало
садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, [Сомовий плёс — «
хвост у сома, весь из жира».
Турка подъехал к острову, остановился, внимательно выслушал от папа подробное наставление, как равняться и куда выходить (впрочем, он никогда не соображался с этим наставлением, а делал по-своему), разомкнул собак, не спеша второчил смычки,
сел на лошадь и, посвистывая, скрылся за молодыми березками. Разомкнутые гончие прежде всего маханиями
хвостов выразили свое удовольствие, встряхнулись, оправились и потом уже маленькой рысцой, принюхиваясь и махая
хвостами, побежали в разные стороны.
Их статные, могучие стволы великолепно чернели
на золотисто-прозрачной зелени орешников и рябин; поднимаясь выше, стройно рисовались
на ясной лазури и там уже раскидывали шатром свои широкие узловатые сучья; ястреба, кобчики, пустельги со свистом носились под неподвижными верхушками, пестрые дятлы крепко стучали по толстой коре; звучный напев черного дрозда внезапно раздавался в густой листве вслед за переливчатым криком иволги; внизу, в кустах, чирикали и пели малиновки, чижи и пеночки; зяблики проворно бегали по дорожкам; беляк прокрадывался вдоль опушки, осторожно «костыляя»; красно-бурая белка резво прыгала от дерева к дереву и вдруг
садилась, поднявши
хвост над головой.
В стороне звонко куковала кукушка. Осторожная и пугливая, она не сидела
на месте, то и дело шныряла с ветки
на ветку и в такт кивала головой, подымая
хвост кверху. Не замечая опасности, кукушка бесшумно пролетела совсем близко от меня,
села на дерево и начала было опять куковать, но вдруг испугалась, оборвала
на половине свое кукование и торопливо полетела обратно.
— И буду, всегда буду. Ведь человек, который обличает других, уже тем самым как бы выгораживает себя и
садится на отдельную полочку. Я вас обличаю и сам же служу вам. Это напоминает собаку, которая гоняется за собственным
хвостом.
— Это он тебе не про революцию ли про свою нагородыв? Слухай его! Ему только и дела, что побрехеньки свои распускать. Знаю я сию революцию-то с московьскими панычами: пугу покажи им, так геть, геть — наче зайцы драпнут. Ты, можэ, чому и справди повирив? Плюнь да перекрестысь. Се мара. Нехай воны
на сели дурят, где люди прусты, а мы бачимо
на чем свинья
хвост носит. Это, можэ, у вас там
на провинцыи так зараз и виру дают…
У него дышловики были сильные и опористы: могли так спускать, что просто
хвостом на землю
садились, но один из них, подлец, с астрономией был — как только его сильно потянешь, он сейчас голову кверху дерет и прах его знает куда
на небо созерцает.
А он говорит: «Вы похожи
на человека, который собрался ехать,
сел на осла задом наперед и держится за
хвост.
Иногда льдины замыкали реку, спирались, громоздились друг
на дружку, треск, грохот наполняли окрестность; и вдруг все снова приходило в движение, река вдруг очищалась
на целую версту; в этих светлых промежутках показывались шалаш или расшива, подхваченные с боков икрами; страшно перекосившись
на сторону, они грозили спихнуть в воду увлеченную вместе с ними собаку, которая то металась как угорелая, то
садилась на окраину льдины и, поджав
хвост, опрокинув назад голову, заливалась отчаянно-протяжным воем.
Его изумил гнев маленькой старушки в очках, всегда тихой, никого не осуждавшей, в её словах было что-то поражающе искреннее, хотя и ненужное, жалкое, как мышиный писк против быка, который наступил
на хвост мыши, не видя этого и не желая. Артамонов
сел в своё кресло, задумался.
Дворник снял Кучумовы лапы с колен своих, отодвинул собаку ногой; она, поджав
хвост,
села и скучно дважды пролаяла. Трое людей посмотрели
на неё, и один из них мельком подумал, что, может быть, Тихон и монах гораздо больше жалеют осиротевшую собаку, чем её хозяина, зарытого в землю.
Вот я приду к ней в каморку-то, ведь кошки за
хвост повернуть негде, а я с брюхом своим едва продерусь в дверь-то…
сяду и, грешный человек, всякий раз думаю, чтобы Епинету-то Петровичу жениться
на ней!..
Когда они шли по
селу, дряхлые старики, старухи выходили из изб и земно кланялись, дети с криком и плачем прятались за вороты, молодые бабы с ужасом выглядывали в окна; одна собака какая-то, смелая и даже рассерженная процессией, выбежала с лаем
на дорогу, но Тит и староста бросились
на нее с таким остервенением, что она, поджавши
хвост, пустилась во весь опор и успокоилась, только забившись под крышу последнего овина.
Он обыкновенно ходил задами
села, когда же ему случалось идти улицей, одни собаки обходились с ним по-человечески; они, издали завидя его, виляли
хвостом и бежали к нему навстречу, прыгали
на шею, лизали в лицо и ласкались до того, что Левка, тронутый до слез,
садился середь дороги и целые часы занимал из благодарности своих приятелей, занимал их до тех пор, пока какой-нибудь крестьянский мальчик пускал камень наудачу, в собак ли попадет или в бедного мальчика; тогда он вставал и убегал в лес.
Обезьяна сидела
на дереве и смотрела. Когда человек лег спать, обезьяна
села верхом
на дереве и хотела то же делать; но когда она вынула клин, дерево сжалось и прищемило ей
хвост. Она стала рваться и кричать. Человек проснулся, прибил обезьяну и привязал
на веревку.
— Зачем в штанах, Аксинья Захаровна? — отвечал Михайло Данилыч, удивленный словами будущей тещи. — Платье для того особое шьют, длинное, с
хвостом аршина
на два. А
на коней боком
садятся.
Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и
хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: «Ну, кавалер,
садитесь». Я и радовался, и боялся, и старался так сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня
на руки и посадил. Он сказал: «Не тяжел барин, — фунта два, больше не будет».
Да еще снилося многим сквозь крепкий сон, будто вдоль по
селу прозвенела колокольцем тройка, а молодым бабам, что спали теперь, исполняя завет Сухого Мартына,
на горячих печах, с непривычки всю ночь до утра мерещился огненный змей: обвивал он их своими жаркими кольцами; жег и путал цепким
хвостом ноги резвые; туманил глаза, вея
на них крыльями, не давал убегать, прилащивал крепкою чарой, медом, расписным пряником и, ударяясь о сыру землю, скидывался от разу стройным молодцом, в картузе с козырьком
на лихих кудрях, и ласкался опять и тряс в карманах серебром и орехами, и где силой, где ухваткой улещал и обманывал.
С ветки
на ветку, с ельника
на можжевельник подобралась мутная нежить, — животы в космах да в шишках,
на хвостах репей,
на голове шерсть колтуном. Кольцом вкруг солдата
сели, языки под мышкой, глаза лунными светляками. Один из них, попузастее, — старший, должно быть, потому у него светлая подкова
на грудях висела, —
хвост свой понюхал, словно табачком затянулся, спрашивает...
Жилка за жилкой, сустав за суставом, все
на свое место встали, — цельная погань
на край горлышка
села,
на штабс-капитана смотрит,
хвостом в носу ковыряет.
— Ну, это ты, брат, поешь потому, — покосился
на него Бабочкин, что в иностранных держать себя не умеешь,
на шпагу-то, как
на хвост садишься, а нам вот все равно — привыкли прежде в трагедиях-то…
Дьявол этот выполз вперед из ряда других,
сел на корточки, склонил набок голову и, просунув между ног
хвост с кисточкой, начал, помахивая им, певучим голосом говорить так...
Тут проходит какая-то полусонная глупость: один получает преимущество перед другим, потому что он один, а в существе потому, что с ним уже сделка сделана, а из одного закрома брать корм удобнее, чем собирать его по пустым токам. Головной павлин, дойдя досюда, складывает
хвост и
садится на насест.
Если Владимир Михайлович возвращался рано и не уставал от работы, он
садился писать, и тогда собака укладывалась комочком где-нибудь
на стуле возле него, изредка открывала один черный глаз и спросонья виляла
хвостом. И когда, взволнованный процессом творчества, измученный муками своих героев, задыхающийся от наплыва мыслей и образов, он ходил по комнате и курил папиросу за папиросой, она следила за ним беспокойным взглядом и сильнее виляла
хвостом.